Search

The article attempts to identify and analyze the immanent principles of historical poetics of Andrey Konchalovsky’s film Paradise through a close examination of the visual solutions of certain episodes. Building on the direct analysis of specific scenes of one film, we will try to reflect on more general topics, primarily on the media representation of the traumatic event (Holocaust), the deliberate abandonment of historicism, and the possibility of referring to the allegorical (sacred) dimension in the film text., В статье предпринимается попытка выявления и анализа имманентных принципов исторической поэтики фильма Андрея Кончаловского «Рай» посредством пристального рассмотрения визуального решения отдельных эпизодов. Отталкиваясь от непосредственного разбора конкретных сцен одного фильма, автор размышляет на более общие темы, связанные с медиальной репрезентацией травматического события (холокоста), с намеренным отказом от историзма и самой возможности обращения к аллегорическому (сакральному) измерению в кинотексте.

This article considers Dostoevsky’s novel Crime and Punishment as the subtle elaboration of a complete Christian eschatology. Through the relationship of the two principal protagonists, Raskolnikov and Sonia, readers are drawn into the enigma and lack of closure at the end which is either frustrating or fulfilling, depending on readers’ understanding of the Christian doctrine of eschatology. For it is “The Four Last Things” (Death, Judgment, Heaven, Hell) that underpin and orient the entire narrative, particularly as they are refracted through the experiences of the two deliberately opposite characters. In his creation of Raskolnikov, Dostoevsky certainly succeeds in conveying all the horrors of Hell (before dying); but it is his creation of Sonia ‒ especially as intimated earlier in Winter Notes on Summer Impressions ‒ that Dostoevsky succeeds in suggesting the greater abiding powers of Heaven to quietly and mysteriously heal. Crime and Punishment is thus proposed as an enduring artistic triumph because of its deep underlying sense of a specifically Christian call to ontological consciousness, following as it does in the footsteps of earlier Christian writers such as Dante and Bunyan, who had equally understood the crucial necessity of female wisdom leading the male pilgrim back to his home in the heart of God., Рассматривается роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» как пример целостной системы христианской эсхатологии. Автор анализирует то, как взаимоотношения Раскольникова и Сони вводят читателя в главную загадку романа ‒ в его незавершенность, которая воспринимается читателем либо с разочарованием, либо с удовлетворением, в зависимости от самого понимания им христианской доктрины эсхатологии. В романе именно так называемые «четыре последние вещи» (смерть, суд, рай и ад) являются основополагающими и руководят развитием фабулы, в особенности в аспекте их отражения в двух диаметрально противоположных действующих лицах. В образе и судьбе Раскольникова Достоевскому удалось запечатлеть все ужасы ада (перед смертью), а в образе Сони писатель указывает на гораздо более могущественную силу рая, проявляющуюся в непостижимой способности исцелять страждущих (о чем Достоевский писал раньше в «Зимних записках о летних впечатлениях»). Таким образом, непреходящий художественный триумф «Преступления и наказания» осмысливается как результат глубокого основополагающего христианского призыва к онтологическому сознанию, которым пронизан весь роман. Достоевский идет по стопам более ранних христианских авторов, таких как Данте и Джон Баньян, которые указывали на то, что только женская мудрость может провести мужчину-паломника домой, к сердцу Господню.